Неточные совпадения
Он за
стенами как будто слышал ее голос и бессознательно соображал и предвидел ее слова и поступки. Он
в несколько дней изучил ее привычки, вкусы, некоторые склонности, но все это относилось пока к ее внешней и
домашней жизни.
Прибавьте к этому целые вороха тряпья, которое привозили из деревни и
в течение зимы накупали
в Москве и которое, за неимением шкафов, висело на гвоздиках по
стенам и валялось разбросанное по столам и постелям, и вы получите приблизительно верное понятие о среднедворянском
домашнем очаге того времени.
И чудится пану Даниле (тут он стал щупать себя за усы, не спит ли), что уже не небо
в светлице, а его собственная опочивальня: висят на
стене его татарские и турецкие сабли; около
стен полки, на полках
домашняя посуда и утварь; на столе хлеб и соль; висит люлька… но вместо образов выглядывают страшные лица; на лежанке… но сгустившийся туман покрыл все, и стало опять темно.
В это время они подошли к квартире Вихрова и стали взбираться по довольно красивой лестнице.
В зале они увидели парадно накрытый обеденный стол, а у
стены — другой столик, с прихотливой закуской. Салов осмотрел все это сейчас же орлиным взглядом. Павел встретил их с немножко бледным лицом,
в домашнем щеголеватом сюртуке, с небрежно завязанным галстуком и с волосами, зачесанными назад; все это к нему очень шло.
Это была живая картина к той сказке и присказке: полусумасшедший кривой дворянин, важно позирующий
в пышном уборе из костюмерной лавки, а вокруг его умная, но своенравная княгиня да два смертно ей преданные верные слуги и друг с сельской поповки. Это собралась на чужине она, отходящая, самодумная Русь; а там, за
стенами дома, катилась и гремела другая жизнь, новая, оторванная от
домашних преданий: люди иные, на которых страна смотрела еще как удивленная курица смотрит на выведенных ею утят.
Смерклось; подали свеч; поставили на стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был
в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь
в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу света
в соседнюю комнату, где по
стенам чернели высокие шкафы, наполненные
домашней посудой;
в этой комнате, у дверей, на цыпочках стояла Ольга и смотрела на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее к этому…
Около
стен стояло несколько зеленых тагильских сундуков,
в которых хранилась вся движимость Бучинского и разный
домашний скарб.
Когда поднимается занавес и при вечернем освещении,
в комнате с тремя
стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную
в домашнем обиходе; когда
в тысяче вариаций мне подносят все одно и то же, одно и то же, одно и то же, — то я бегу и бегу, как Мопассан бежал от Эйфелевой башни, которая давила ему мозг своею пошлостью.
Первое, что бросилось Ферапонтову
в глаза, — это стоявшие на столике маленькие, как бы аптекарские вески, а
в углу, на комоде, помещался весь
домашний скарб хозяина: грязный самоваришко, две-три полинялые чашки, около полдюжины обгрызанных и треснувших тарелок. По другой
стене стоял диван с глубоко просиженным к одному краю местом.
Колышкин повел его
в тенистый сад и там
в тесовой беседке, поставленной на самом венце кручи [Круча — утес, обрыв, гора
стеной.], уселся с «крестным» за самовар. После обычных расспросов про
домашних, после отданных от Аксиньи Захаровны поклонов спросил Патап Максимыч Колышкина...
Я очутилась
в небольшой комнате, устланной циновками и коврами с разбросанными на них мутаками и выделанными шкурами диких коз.
В углу стоял очаг с дымящеюся жаровней.
Стены украшали развешанные оловянные блюда, тарелки, железные таганцы и кастрюли — словом, полная коллекция
домашней утвари горского обихода. Еще выше, под самым потолком, на железных крючьях, висели вяленые бараньи окорока, перетянутые веревками.
В стенах темно-коричневого домика уже не раздавался властный голос «старой барыни», всецело передавшей бразды несложного хозяйственного правления
в руки Натальи Федоровны — «ангела-графинюшки», как называли ее прислуга и даже соседи, хотя сама она очень не любила упоминания ее титула, а
домашним слугам было строго-настрого запрещено именовать ее «ваше сиятельство».
Не только почерневшие от дыма, но и обугленные
стены, вероятно построенные из бревен, оставшихся после пожара, покачнувшаяся печь, наклонившиеся скамьи, закопченные и облупленные тараканами, недостаток
домашней утвари, — все это бросилось нам
в глаза.
Со стороны осаждавших не было ни одного неприязненного действия, они наблюдали только, чтобы ни один воз с провиантом не проехал
в город, и, таким образом, осажденные, кроме наступившего голода, не терпели никаких беспокойств, расхаживали по своим
стенам, изредка стреляли из пищалей и, сменясь с караула, возвращались к своим
домашним работам.